Том 4. Из деревенского дневника - Страница 97

Но вот прошло пять лет, и дело остается в том же порядке. Долг вырастает над мучениками-страстотерпцами выше лесу стоячего. Кто справился — ушел; кто не справился (множество) — совсем не кажет глаз, пропав без вести, не платит и слуху о себе не дает. Но новый, неопытный человек, которого гонит нужда, все подходит со стороны, и число членов, несмотря на пропавших без вести и убравшихся подобру-поздорову, не уменьшается, а растет с каждым годом, и хомут товарищества никогда не остается праздным. Новые члены, идя на сию вольную страсть, возлагают его себе на шею точно так же, как и старые.

И представьте себе, что, несмотря на опыт, — безобразное положение товарищеских дел ежегодно то «единогласно», то большинством голосов утверждается общим собранием всех членов. На наших глазах в нынешнем (1878) году были отвергнуты два следующие постановления: 1) о том, чтобы процент с 12 был уменьшен на 8 или 9, и 2) чтобы выдача дивиденда производилась не по паям, а по количеству переплаченных членом процентов, и чтобы тот, кто ничего не брал, получал бы за свои деньги, как за заем, — столько, сколько товарищество платит в государственный банк, то есть 6 %.

Сказать, что эти предложения были действительно отвергнуты действительным большинством, — было бы неправдой. Съезжается народу на собрание действительно много; в нынешнем (1878) году, например, были почти все 500 членов, но в числе этих пятисот едва ли найдется человек тридцать, которые бы смогли понять всю банковую механику. Достаточно было «знатокам» дела сказать, что при меньшем проценте не будет, мол, вам и тех 30-ти копеек, которые пришлось большинству получить за 1877 год, — чтобы 12 % остались в прежней силе. Предложение о действительно справедливом возврате переплаченных процентов было мгновенно уничтожено также «знатоками» дела, объявившими, что как только такое распределение случится, тотчас же будут вытребованы самые большие полные паи, а так как паи эти у мелких заемщиков, то, стало быть, немедленно же с этих заемщиков начнут взыскивать долги.

Толпа ворчит, покряхтывает, но слушает этих знатоков, действующих исключительно в свою личную пользу… Да как, собственно говоря, и не слушаться-то их? Что такое этот деревенский «знаток» или, правильнее говоря, нарождающийся и уже народившийся кулак? Это такой же еще недавно на памяти у всех серый, бедный мужик, как серы и бедны сотни ему подобных. И вот этот-то человек, почти при одинаковых условиях с соседями, сумел (очевидно, благодаря уму и даровитости) выбраться на божий свет, сумел устроиться лучше всех, сумел лучше всех одеться, завести хорошую скотину, сколотить деньгу. Всякий знает, что, чтобы выбиться из нужды, этому злодею надо было работать вдвое против своих собратьев. Собрат вот не поехал ночью на станцию — больно, вишь, темно и грязно, и волков боится, — а нарастающий кулак не задумался слезть с теплой печи и погнал лошадь в непогодь. У собрата ничего, а у нарастающего кулака 1 рубль. Нарождающийся кулак, несмотря на вьюгу и холод, встал в глухую полночь и повез хлеб в город; он двумя часами поспел на рынок раньше своих собратьев и взял дороже. А сколько надобно иметь твердости духа, чтобы отказаться от вина, чтобы не пить, то есть быть трезвым на всех этих сходках, праздниках и т. д.! Словом, всякий знает, что человек, достигший кулачьего звания, достиг его благодаря уму, твердости воли, выносливости, терпению и множеству других качеств, отличающих даровитого человека, качеств, какие есть не у всякого.

Каким же образом не слушать советов этого человека, который «сам» умел выбиться из нужды? Надо только слушать его одним ухом, — это тоже всякий знает, — такой человек, разумеется, будет гнуть в свою сторону всегда, но вот это-то и нужно изучить и узнать, как именно надо гнуть в свою сторону, играть себе в руку. Нет сомнения, что кулака давно бы сокрушили, сожгли, словом, извели; глухая злоба, касающаяся его возрастающего благосостояния, волнует его односельчан-неудачников; если же кулак продолжает здравствовать, продолжает расти, то этим он обязан исключительно только обаянию, которое производит его ум. «Знание» (чего бы ни было — все равно) и уважение к знанию, к уму — вот что дает кулаку право выматывать крестьянские животишки.

Другого направления уму и таланту — в деревне покуда нет. Нет и другого знания.

Итак, кулацкий ум и кулацкое знание всегда настолько сильны и основательны, чтобы если не убедить, то заставить замолчать небольшую кучку «пытающихся» рассуждать деревенских людей. А за этой кучкой стоит сплошная масса народа, который покорно, аккуратно, как машина, выносит на своих плечах тяжелое бремя и старых и новых порядков.

Благодаря этой-то массе знатоки дела, сидя сложа руки, получают из товарищества в буквальном смысле громадные дивиденды. Так, например, люди, у которых с основания товарищества был полный пай (50 р.), получили через четыре года по 50 р. барыша, а серый человек, заняв 12 р. 50 к. и заплатив за них в 4 года (по 1 р. 86 к. в год, считая на 15 р.) 7 р. 44 к., получил барыша много-много 1 р. 60–70 к., потому, во-первых, что из 8 р. пая (который он вносил каждый год по 2 р.) он два раза «ошибся», занес его после нового года, и четыре рубля, благодаря этому, не дали ни копейки.

В отношении распределения прибыли я мог бы представить примеры поразительной несправедливости, если смотреть на дело «по-божески», а не по-банковски. Но я думаю, что и того, что высказано здесь, вполне достаточно, чтобы дать ясное представление о том, что такое вообще наш деревенский банк и в каких условиях находится у нас так называемый мелкий кредит.