Том 4. Из деревенского дневника - Страница 74

Это собрание волостного суда, неожиданно потребовавшего на судилище всех ораторов и благодетелей деревни, всех стариков, было торжеством для всякого простого, работящего человека, натерпевшегося на своем веку от этих фарисеев и лицемеров. Вот этим-то случаем и воспользовался Андрей Васильич для того, чтобы, придравшись к нему, показать крещеному миру, в какой безобразной нравственной кабале держат его мироеды и как вообще обирают и наживаются на его счет, действуя как будто только во имя мирских интересов. С громадными усилиями дело это было доведено до волостного суда и, благодаря стараниям Андрея Васильича и его единомышленников, поддержавших его на суде в качестве свидетелей, дело было решено справедливо: коштаны и мироеды поплатились хорошим штрафом в пользу мирских сумм, да и все их соучастники, подручные их, также поплатились, хоть и поменьше.

Справедливостью решения дело было обязано главным образом неожиданной настойчивости, с которою оно было начато, и явной подготовке его, которой судьи, большею частью те же коштаны и мироеды, не могли не видеть в подборе свидетелей. Они обвинили виновных, потому что сразу не могли разобрать, в чем тут штука… Но чью-то руку подозревали: знали, что дело подстроено.

Андрей Васильич также знал, что успех этого дела прямо обязывает его готовиться на тонкий, систематический отпор. И вот, вместо того чтобы пожинать победные лавры, чтобы похвалить себя за то, что «добился своего», необходимо было вновь напрячь все внимание, сосредоточить всю энергию на том, чтобы не дать обойти себя, не дать начатому делу исчезнуть без следа.

Пусть читатель, если может, представит себе ту бездну мелочей, мельчайших деревенских слухов, сплетен, которыми приходилось в это время интересоваться Андрею Васильичу, на которых надо было исключительно сосредоточивать свое внимание, — и он поймет, что в жизни Андрея Васильича могли и должны были быть минуты глубокого отчаяния, томительной тоски.

— Куда уж теперь тебе ехать? — говорили ему мужики-приятели после суда. — Теперь уж надо остаться. Нельзя бросить зря…

«Да, уж теперь надо погодить!» — раздумывал Андрей Васильич.

— Живи в банке-то… чего? мы тебе десятку положим… живи пока что…

И стал Андрей Васильич жить «пока что», чувствуя по временам, что какая-то сила тянет его как будто ко дну, теряя связь с «тем миром», куда он все старался уехать, где легче, лучше, светлей, умней, и все-таки не имел возможности исполнить этого; не имел возможности «бросить» «их», оставить на произвол судьбы… Иногда он чувствовал даже, что погибнет здесь, пропадет, но не мог: это было бессовестно.

Так он жил «пока что» и таял… Деревня, нужды которой опутали его ум и сердце, прямо сказать, съедала его. И, вероятно, в конце концов съест, съест без остатка и, пожалуй, даже «не попомнит». Ведь никто не поминает добром тот кусок мяса, который съеден вчера и который дает возможность быть живым сегодня. Такова участь и Андрея Васильича, и он знает это; но знает он также, что если, после того как он будет съеден без остатка деревней, она и «не попомнит» его, даже забудет совершенно, он — съеденный — будет жить в ее крови, дело его будет, незаметно для беспамятных деревенских жителей, светить им же, как и забытый съеденный кусок — незаметно для человека — живет в нем и помогает ему жить.

Да, мучительна участь таких людей, как Андрей Васильич! Но то, что они делают, до такой степени важно и нужно для народа, что пора, пора, бесконечно давно пора оградить такую деятельность от малейших посягательств на то, чтобы превратить ее в мученичество. Ей надо давать полный ход, всякую поддержку, защиту, а не венчать терновым венцом.

IX

Лечебник от всех болезней, помощник и указатель во всех житейских бедах, несчастиях и затруднениях.

1

А покуда деятельность Андрей Васильевичей не только не признана вполне законной, вполне необходимой, не только не поддержана, а напротив — даже и в деревне, известной частью деревенского населения, считается вредною, так как мешает свободному проявлению звериных наклонностей, — до тех пор народ наш должен обходиться «своими средствами», облегчать затруднения жизни собственными силами, своею выдумкой, пользуясь тем материалом, который под руками, тут рядом, «округ дому». Плох и мал этот материал, а забот, печалей, затруднений — выше головы!..

Позволим себе познакомить читателя с одним, чисто народным литературным произведением, которое, как нам кажется, лучше всяких сочувственных народу монологов даст нам возможность видеть как ту необъятную массу неудовлетворенных, гнетущих народную жизнь печалей и забот, так и те ничтожные «средствия», с помощью которых он должен от этих нужд обороняться.

В наших руках находится большой рукописный «Лечебник», содержащий в себе описание восьмидесяти двух трав, с указанием болезней, в которых они употребляются, способа приготовления и употребления. Книга эта есть, несомненно, произведение народного ума, ибо ученые доктора явились в народной среде весьма недавно, и народ должен был сам лечить себя, сам создавать свою медицину. Нет ни малейшего сомнения в том, что и теперь, сию минуту, такого рода рукописные лечебники пользуются большим значением и в немалом кругу народной массы, так как и до сих пор еще в очень многих местностях слова: «доктор» и в особенности «лазарет» пользуются не весьма большими симпатиями народа.

Про «лазаретные» порядки, например, в народе рассказывается даже сию минуту множество легенд самого нерасполагающего свойства. То будто бы отпилят ногу не тому, кому следует, то будто бы живых хоронят. Рассказ о покойнике, очнувшемся в гробу, после того как из лазарета перенесли его в церковь, почти повсеместен. Громадная масса народа и до сих пор лечится собственными средствами. Но, кроме предрассудков к докторам, результата старых порядков, когда и с больницей-то приходилось знакомиться чуть ли только не в остроге, — предрассудков, правда немедленно же рассеивающихся при мало-мальски добросовестном и внимательном отношении врача к больному, — народные лекарства и народные средства продолжают пользоваться в народе авторитетом еще и потому, что особенные условия жизни народа и главным образом земледельческого труда вырабатывают недуги, иной раз гораздо лучше излечиваемые местными средствами, чем средствами, указываемыми медицинской наукой. Укажем хоть на весьма распространенную в земледельческих массах болезнь глаз. Трепание льна, засоряющего поминутно глаза работникам, или жнитво, когда тонкие усы колоса очень часто попадают в глаз, — все это гораздо лучше вылечивается в деревне, чем в лазарете. Поди в лазарет, доктор начнет «пущать капли», а деревенская баба-знахарка возьмет толстую иглу, завернет на нее веку глаза и языком снимет соринку. Словом, при земледельческом труде есть такого рода недуги, которые понятны врачу только тогда, когда он хорошо знаком с этим трудом и знает сопровождающие его случайности. В видах всего этого такая книга, как народный лечебник, не может не иметь значения для всех интересующихся народом, потому что это — коллективное создание народного ума, многие годы работавшего самостоятельно над известной областью знания.